Существенным недостатком нашего жилища было множество наружных дверей - двенадцать, если считать дверь Пита. Я всегда старался устроить для него отдельный выход; здесь я вставил в разбитое окно нежилой спальни фанерку и вырезал в ней по ширине Питовых усов кошачий лаз. Слишком много времени я затратил, открывая дверь котам. Как-то я подсчитал, что с момента своего появления человечество провело за этим занятием девятьсот семьдесят восемь человеко-столетий. Могу показать выкладки.
Еще пушистым шустрым котенком Пит выработал для себя простую философию, в соответствии с которой я должен был отвечать за жилье, пищу и погоду, а он - за все остальное. Особая ответственность, считал он, лежала на мне за погоду. А вы знаете, что зимы к Коннектикуте хороши только разве что на рождественских открытках.
Той зимой Пит взял за правило подходить к своей двери, обнюхивать ее - и поворачивать обратно. Его, видите ли, не устраивало противное белое вещество, покрывавшее землю и все вокруг. Он начинал приставать ко мне, чтобы я открыл ему человечью дверь, ибо был твердо убежден: хоть одна из дверей да должна открываться в лето. Поэтому всякий раз мне приходилось обходить вместе с ним все одиннадцать дверей и приоткрывать их по очереди, дабы он убедился, что за каждой из них та же зима. И с каждым новым разочарованием росло его недовольство мною.
Я раскрыл сумку и засунул документы во внутренний боковой карман, рядом с Питом. Я и раньше держал там ценные бумаги. Может, там не так надежно, как в архивах, упрятанных в Карлсбадские пещеры, но гораздо надежнее, чем можно себе представить. Однажды какой-то гнусный воришка попробовал залезть в этот карман. Думаю, у него до сих пор на руках и лице шрамы от когтей Пита.
Пока я искал, куда бы приткнуть машину (Лос-Анджелесу не грозит оккупация - захватчики просто не найдут места для стоянки),...
"Горничная" первого выпуска немногим отличалась от обычного пылесоса. Но как раз "немногое" - работа в автоматическом режиме - и обеспечило ее сбыт.
Основной принцип схемы - "автономное патрулирование" - я содрал из журнала "Сайнтифик Америкен"; там в конце сороковых годов была описана схема "электрической черепахи". Блок памяти я "вынул" из электронного мозга управляемой ракеты. (У этих сверхсекретных штучек есть неоспоримое достоинство - их не патентуют.) Ну а другие узлы я "позаимствовал" из самых разных приборов, таких, например, как госпитальный полотер, автомат по продаже безалкогольных напитков, манипуляторы, применявшиеся на атомных станциях, и дюжина других. Получалось, что в конструкции самой машины ничего принципиально нового не было; другое дело - как я скомпоновал разные узлы в одно целое. А "искру гениальности", что требовалось в соответствии с "Положением о патентах", мог обнаружить хороший юрист по патентному праву.
Но кошек не обманешь - они прекрасно чувствуют, кто их любит, а кто нет. Вообще человечество делится на "кошатников" и прочих. Причем прочих подавляющее большинство. Даже если они и прикидываются из вежливости (или по другим причинам), будто любят кошек, то тут же выдают себя с головой; надо знать, как обращаться с кошками! Кошачий протокол гораздо строже дипломатического - в его основе чувство собственного достоинства и взаимное уважение. В нем есть что-то от Dignidad de hombre латиноамериканцев, на что посягнуть можно только с риском для жизни. Кошки напрочь лишены чувства юмора, они непомерно эгоистичны и очень обидчивы.
Мне легче доказать человеку, который не любит острых сыров, преимущество "рокфора" перед "швейцарским", чем найти логическое объяснение тому, что я трачу столько времени на возню с котом. Тем не менее я вполне понимаю китайского мандарина - того, кто отрезал рукав халата, покрытого бесценной вышивкой, потому, что на нем спал котенок.
- Он. Пит - кот. Вообще-то он не обидчив, с ним всегда хорошо обходились. Но, повторяю, с кошками надо уметь обращаться. И никогда не надо смеяться над ними.
- Что? Почему, ради всего святого?
- Потому что они действительно забавны, даже очень комичны, пожалуй. Но у них отсутствует чувство юмора - насмешка их обижает. Однако упрекать тебя за то, что ты смеешься над ним, он не станет, а просто удалится, и завоевать его дружбу снова будет непросто.
В окнах дома Майлза горел свет, у тротуара стояла его машина. Свою я поставил чуть дальше. Питу я сказал:
- Тебе, парень, лучше остаться здесь и охранять машину. Стреляй после третьего предупреждения.
Что происходило потом, я мог только догадываться, так как имел возможность наблюдать лишь то, что происходило прямо передо мной. Я не мог видеть остальной части поля боя, потому что мне никто не велел взглянуть в другом направлении. Таким образом, я следил за происходящим в основном по отзвукам борьбы, крикам, воплям, топоту ног. Увидел я только, как два человека преследовали кота, потом, совершенно неожиданно, мимо меня пронеслись два человека, которых преследовал кот.
Но интереснее всего - захватывающе интересными - были объявления. Одно из них особенно врезалось мне в память: "Все еще молодая, привлекательной наружности вдова, одержимая страстью к путешествиям, желает познакомиться со зрелым мужчиной, обладающим такими же склонностями. Намерения: двухгодичный брачный контракт".
Мой старик утверждал, что чем запутанней закон, тем проще жулику его обойти. А еще он говаривал, что мудрый человек должен быть в любое время готов остаться ни с чем. Интересно, сколько раз мне придется оставаться на "бобах", чтобы прослыть "мудрым"?
Я поблагодарил мистера Монетта и вышел из конторы с чувством признательности этому человеку. Он напомнил мне нашего армейского казначея. Казначеи бывают только двух видов: первые тычут в параграф инструкции, где сказано, что вы не можете получить и того, что вам полагается; вторые же будут рыться в инструкциях до тех пор, пока не найдут параграф, в соответствии с которым вам причитается даже то, чего вы не заслужили.
Мистер Монетт относился, кончено, ко вторым.
Я и заткнулся. Я не стал говорить ему, что провожу все свое свободное время в библиотеках. Избегал я упоминать и о том, что был когда-то инженером. А претендовать на должность инженера теперь - все равно что в свое время прийти к Дюпону и заявить: "Сударь, я - алхимик. Не нуждаетесь ли вы в моем искусстве?"
На этот раз я заткнулся надолго. Лучше заниматься техникой: экономика для меня - темный лес. Зато у меня было много времени для размышлений. Мою работу трудно было назвать "работой". Все операции выполнялись "ловким Фрэнком" в различных модификациях. "Фрэнк" и его собратья обслуживали дробилку, подгоняли автомобили, убирали и взвешивали металлолом, подсчитывали. Моя "работа" заключалась в том, что я стоял на небольшой платформе (сидеть запрещалось) и держал руку на рубильнике. Рубильник (в аварийной ситуации) отключал всю систему. Но ничего никогда не случалось, хотя довольно скоро я уяснил, что от меня требовалось, по крайней мере раз за смену, "обнаружить" неполадки в системе автоматики, остановить работу и послать за ремонтниками.
Мистер Монетт оказался не прав, утверждая, будто обед стоит десять долларов, - вполне сносный обед можно было получить за три доллара, если вы не против искусственного мяса. Ручаюсь, вам будет не отличить бифштекса, выращенного в колбе, от того, который гулял на травке. Учитывая, что кругом полно слухов о радиоактивности, я был совершенно счастлив, потребляя суррогат.
Я знал, зачем потребовался Галлоуэю, и поэтому не спешил. Он хотел, видите ли, облачить меня в костюм образца 1900 года и в нем сфотографировать. Я объяснил, что снимусь сколько его душе угодно, но в костюме 1970 года: мой отец и тот родился спустя двенадцать лет после наступления 1900 года. Он ответил, что никто не заметит разницы. Тогда я заметил, что нельзя всех считать круглыми идиотами. Он обиделся и заявил, что у меня неправильный подход к делу.
Люди такого склада, с удовольствием занимающиеся одурачиванием публики, полагают, верно, что никто, кроме них, не умеет ни читать, ни писать.
В здании нигде не горел свет, только у меня в кабинете. Заглянула "горничная" (тип: "уборщица"). Обнаружила, что в комнате кто-то есть, и безмолвно укатила прочь. Я опять остался один.
Вскоре в комнату заглянул Чак Фрейденберг.
- Я думал, тебя тут давно нет. Просыпайся и иди досыпать домой.
Я взглянул на него:
- Чак, у меня есть прекрасная мысль. Давай купим бочку пива и две соломинки.
Он тщательно обдумал предложение.
- Что ж, сегодня пятница... а ясная голова нужна мне только в понедельник, чтобы знать, какой это день недели.
- Забудь, Дэн. Я оговорился.
- Нет, выкладывай!
- А вот этого я как раз и не могу. - Он огляделся вокруг. Возле нас никого не было. - Это засекречено.
- Путешествие во времени засекречено? Господи, но почему?
- Черт тя возьми, парень, ты что, никогда не работал на правительство? Будь их воля, они бы и половые сношения засекретили. И безо всякой причины - такова их политика.
А несколькими днями раньше, когда шеф уже ушел, а я прибирался в лаборатории, в испытательной камере появилась морская свинка. Раньше я ее не видел, да и у нас в лаборатории их и не было, так что я занес ее в биолабораторию по дороге домой. Они пересчитали свое хозяйство, но у них нехватки не обнаружилось, хотя морские свинки плодятся чуть не каждую минуту, поди подсчитай точно. Я прихватил ее с собой, и она стала жить в моей комнате.
Он направился в дальний угол лаборатории к телефону. Аппарат, должно быть, висел здесь со дня основания лаборатории, - с тех пор как я проснулся, мне подобная модель не встречалась. Последовал короткий разговор с ночным диспетчером университетской подстанции: профессор легко обходился без ругательств; как настоящий мастер слова, он мог быть более язвительным, употребляя и обычные выражения.
- А ты не возьмешься управлять делом?
- Какой его частью?
- Целиком. Я уже сделал все, что умею делать.
- Это серьезный вексель, Дэнни. Я ведь могу тебя ограбить до нитки - ты хоть учитываешь такую вероятность? А ведь дело может стать золотой жилой.
- И станет. Я-то знаю.
- Тогда зачем вверять его мне? Лучше используй меня как адвоката на жалованье.
Я попытался обдумать его слова, но голова просто раскалывалась. Однажды у меня уже был компаньон, - но, черт возьми, независимо от того, сколько бы ты ни обижался, людям все равно надо верить. Иначе уподобишься отшельнику в пещере, который и во сне начеку. Опасности все равно никогда не избежать: жить и то смертельно опасно... Даже фатально. В конце жизни.
Цитаты //
Буква "Х" //
Роберт Хайнлайн, цитаты //
Дверь в лето
