От всего богатства осталась одна монетка, да и та с утра начала вести себя как-то странно.
- Вот оно что! - догадался Жихарь. - Деньга сама на ребро становится - в кабак торопится! Нужно за ней спешить, чтобы не чужой человек пропил.
Не зря слово "кабак" читается и пишется в обе стороны одинаково: попасть туда несложно, а выйти нелегко.
Славен силой молодецкой,
Всюду лез я на рожон.
Видел берег я турецкий,
Только мне он не нужон.
...
А нужна моя трясина.
Так встречай родного сына!
Ты у нас ведь хоть куда
Не земля и не вода.
Здравствуй, древняя лягушка
Бедной юности моей.
Выпьем с горя! Где же кружка?
Кто разбил ее, злодей?
Князь Жупел давно надоел всем хуже горькой редьки, но все не выпадало многоборцам случая с ним посчитаться. А теперь за Жихарем потянулись какие-то неведомые подзаборные молодцы, они начали кричать про князя всякие гадкие, но правдивые слова. Потом и остальной народ услышал в себе силы великие, обиду лютую, ярость благородную, гнев праведный и прочие полагающиеся при мятеже и смуте чувства.
Место старого варяга близ князя занял другой пришлый вояка - Дерижора, по прозвищу Подержи Мой Тулуп. Детина был здоровый, дородный, чернобородый и черноглазый, он пришел на службу из далекого приморского города, где, видно, здорово провинился перед властями. Дерижора никого не боялся, был весел и шумлив, людей сильно не обижал, но в переулке после заката было ему лучше не попадаться: оставит без всего да еще пошутит про это. На щите этого чуженина изображен был родовой знак: в лазоревом поле семь сорок. Должно быть, по причине болтливости.
Богатыри долго стояли друг против друга - один наверху, другой внизу. Потом Дерижора все-таки сошел вниз - ему мечталось поскорее покончить с этой докукой и вернуться на лежанку досматривать сон о родном городе с белокаменной лестницей до самого моря. Но даже на земле превышал он Жихаря на голову.
- Ты Соломону Давидычу не родня приходишься? - спросил Жихарь. - А то похож. Не дело выйдет, если я тебя обижу: мы с премудрым царем из одного котелка ели, одним плащом укрывались.
- Делай ноги, - посоветовал Дерижора. - А то будет такое, шо это немыслимо. Ой, шо будет, шо будет!
- А что будет? - удивился богатырь.
- А станут тебя повсюду искать, да не найдут, и мамочка заплачет...
- Не родня, - решил Жихарь. - Тот был премудрый, а ты, гляжу, преглупый.
- ...За чужого дядю голову подставляешь. Дай пути, не доводи до худого.
- Лучше сделай так, шоб я тебя не видел, - сказал Дерижора Подержи Мой Тулуп.
- А, это можно, - охотно согласился Жихарь. Он за спиной соорудил из указательного и безымянного пальцев нехитрую рогульку и рогулькой этой ткнул княжьему заступнику в черные печальные глаза.
Дерижора возопил и схватился руками за лицо.
- Глаз не бабья снасть, проморгается, - утешил его богатырь...
Над гробом, превозмогая смрад, убивалась княгиня Апсурда. Она слегка колотилась покатым лобиком о край домовины и задавала воющим голосом покойнику напрасные и безответные вопросы: на кого именно он ее покинул и чего ему на белом свете не хватало.
- Не дело задумал, ваше богатырство. Он же все-таки князь, и хоронить его надо по-княжески, тризну справить...
- Ладно, - прогундосил Жихарь. - Ради княгинюшкиного спокойствия не будем ему кола втыкать, похороним по-княжески: выроем преглубокую яму, заколем коня любимого, слуг верных туда же метнем. Он ведь и в Костяных Лесах без советника, например, не обойдется...
Верные слуги и соратники покойного мигом устали завывать по князю и заголосили по себе в том смысле, что верные-то они верные, но не до такой же степени!
- Ты бы ушел отсюда, ваше богатырство, - мягко сказал Корепан. - Дай уж нам с владыкой по-своему попрощаться, похороним и без тебя...
- Ага, - сказал Жихарь. - Знаю я вас, догадываюсь... Тогда вот что. Похороним его бесчестно, словно приблудного бродягу, каковым он и был... А гроб для приличного человека сбережем!
С этими словами богатырь отодвинул княгиню от ложа скорби, поднял гроб и вытряхнул князя Жупела на выскобленные добела доски пола. Вместе с князем полетели на пол и куски тухлой рыбы.
Жупел не успел выставить вперед спутанные руки, больно ударился, ожил и завопил.
- Вот каков я могучий чародей! - похвалил ся Жихарь. - Мертвых подымаю, верной жене супруга усопшего возвращаю! Правда, ненадолго. Вставай, притворенный, судить тебя будем!
Сопьяницы с разинутыми ртами слушали рассказы богатыря об иных землях и народах. При этом они не забывали плескать во рты дармовое угощение. Ковши непременно опорожняли до самого донышка, чтобы зла не оставлять. А зло все равно оставалось.
- Чего? - заревел Жихарь, и подсказчик спрятался под стол. - Княжескую казну употребим не на пропой, а на дело. Начнем, к примеру, копать глубокую канаву от реки до самого Соленого моря. Небось Яр-Тур мой там уже вовсю царствует. Будем торговать, на корабликах плавать... Бороды дружно побреем, за морем бород уже не носят... Каменные дома воздвигнем небывалой высоты... Голубей станем гонять, змеев запущать... Да что там змеев! Я и сам способ летать придумал! Сошьют наши бабы громадный кубарь из тонкого шелка, наполним его горячим дымом и улетим далеко-далеко...
Сопьяницы разом вздохнули и разом же с тоской поглядели на закопченную стену кабака, словно там и была неоглядная даль.
С каждым новым ковшом даль становилась все неогляднее, каменные дома - все выше, а канава до Соленого моря - все шире и глубже.
Он не стал отбивать горлышко, как принято у людей благородных, а долго и скаредно извлекал пробку.
Хорошие люди после смерти попадут в США, а плохие - в Сомали.
Услышано в очереди.
На самой нижней ветви, удавившись толстым ладейным канатом, висел волот-великан. Язык у великана вывалился едва ли не ниже густой бороды. Один глаз волота был закрыт, другого, видно, не было вовсе иначе зачем нужна была висельнику при жизни черная повязка, как у морского разбойника?
Мало того, из груди волота торчало толстое и длинное древко копья, коим был он пригвожден к стволу.
"Ух ты! - промолвил молчком Жихарь. - Надежно с тобой распорядились, наверняка..."
Великан, словно бы услышав его, открыл глаз. Око было большое и ярое. Волот приподнял свисавшую руку и несколько раз двинул ладонью в сторону: дескать, проходи, не мешай, не до тебя...
- Это когда же, скажи на милость, богатыри долги-то платили? - ощерился Жихарь. - Обождет, не треснет. Вот ворочусь из похода - тогда, возможно, и посчитаемся, коли добыча выйдет несметная, а я буду добрый...
- Да я же выборный человек от общества при княжне, - сказал Невзор. - Выбирали всем миром, единогласно, при двух воздержавшихся...
"Да, - подумал Жихарь, - кабатчика попробуй не выбери - он тебя потом сроду в долг не опохмелит, либо нальет, да тараканов не отцедит. Попробуй вылови их потом в бражке-то! А воздержались, надо полагать, непьющие..."
А Сочиняй-багатур в песне добрался наконец и до дела:
...Что тебе пропадать в тоске,
Как ручью в горячем песке,
Среди этих унылых гор?
Я тебе подарю простор!
Будешь степью повелевать
Двадцать жен не поднимут лиц!
Будешь юрту мою подметать
И доить моих кобылиц!
Айналайн, поезжай со мной
Будешь двадцать первой женой!
"Э, как бы он ее не сговорил! - забеспокоился Жихарь. - Девки ведь падки на красивые слова: собралась и подалась в степь... Зря только он сказал, что ей придется юрту мести да кобылиц доить, - про это узнать она бы всегда успела..."
- Про тебя инда новеллу сложили - "Там, где нас нет" называется. Только гляжу я, наврал сочинитель про тебя с три короба, поверил на слово пьянице и хвастуну... На бумаге-то ты герой и разумник получился, а по жизни, извини уж, прямой дурак. А долгов-то, долгов наделал!
- Чего долгов? - набычился Жихарь. - Мои долги - мое богатство. Я уж их давно простил, долги-то...
Тяжелый физический труд на свежем воздухе скотинит и зверит человека.
Неизвестный писатель-гуманист.
Жихарь лежал на бревнах и думал, что же передать побратиму. Писать было нечем, не на чем да и не о чем: то-то Яр-Тур обрадуется, узнав, что сэр Джихар Золотая Ложка ходит в последних батраках!
- Передай на словах, - сказал он наконец, - что я в своем государстве тружусь за все про все. Меня, скажи, так в народе и прозвали: царь-плотник. Пальцы от работы закостенели, перо не удержат. Как всю работу переделаю, так непременно буду в гости..
Тем временем снизу послышался дружный топот, и скоро в горнице оказалось полно дружинников. При Невзоровом управлении войско было наряжено по-новому: каждый имел на лбу наколотое слово "наш", чтобы можно было отличать в бою своих от чужих. Такая же метка имелась на ножнах мечей, на колчанах, на сапогах...
Тут в ворота словно осадным бревном грохнули. Да не простым бревном, а в десять обхватов. Раз, другой...
На третьем ударе треснула железная балка, словно хворостина, распахнулись тяжкие ворота, а за ними - никого.
"Это меня, видать, звездный свет ослепил после долгого темного сидения, решил царь Каламут. - А Смерть, поди, после третьего удара вся на мелкие крохи рассыпалась".
Так он себя успокоил и поближе к воротам подошел. Никого. Глянул вниз - что там такое, вроде суслик, только белый.
Присмотрелся - а это Смерть и есть. Правда, малюсенькая, зато все при ней и белый саван, и острая коса, и весы, на которых срок жизни измеряется. Занес царь Каламут над ней ногу, чтобы раздавить, а она увернулась и пищит:
"Убери ногу, старый дурак, я не за тобой - за канарейкой твоей явилась!" Он так и застыл с поднятой ногой, а Смерть прошмыгнула внутрь, разломала клетку, схватила канарейку за крыло и потащила за собой куда следует...
- Так на что ты-то играть будешь? - напомнил он.
- Понятное дело - на озеро. У меня же всего имущества оно одно и есть. Один водяник с другим всегда на озеро играют. Лешие - те на волков, на белок, только потом на леса. А мы, мокрый народ, - сразу на озеро.
- А как же ты без озера? - Жихарь сделал озабоченное лицо.
- Да так же, как ты без головы, - хохотнул Мутило. - Ну так пошли?
- Но сам посуди, можно ли голову ставить против какого-то озера?
- Против моего - можно. Во-первых, вода чистая. Во-вторых, ее много. Лягушек нет и в помине, я их первым делом выселил. Рыбы же несчитанно, да какая: лещи, подлещики, язи, подъязки, караси...
- Подкараски, - усмехнулся Жихарь.
Жихарь повторил бросок водяника: один - пусто. Иней на спине растаял и пополз вниз ледяными мерзкими струйками. Теперь гнить ему, богатырю, на дне озера, служить глупому Мутиле, пугать случайных людей... Раков черных кормить...
- Не печалуйся, - глумился водяник. - Послужишь мне сколько-то, угодишь - я тебя и отпущу. Правда, красные девицы шарахаться будут, а люди осиновым колом встретят, а так - ничего...
- Озеро же твое - забирай.
- Как же я его заберу? - удивился Жихарь. - Разве что ведрами перетаскать, только куда?
- Вот говорят: люди умные, люди умные, - вздохнул Мутило. - Если вы такие умные, чего ж вы под водой-то не живете?
Давным-давно, так давно, что даже боги жили еще на земле как простые охотники, люди поделились на умных и не очень.
Если очень долго изучать книгу на незнакомом языке, в конце концов что-то да начнешь ведь понимать! И ночные сторожа начали различать на небе разных зверей и птиц, и каждый из этих знаков висел в небе не просто так, а обозначал и предсказывал перемены в погоде и судьбе. Самые сообразительные стражи углядели связь между расположением светил и сменой времен года, знали теперь, когда охота будет удачной, а когда напрасной, не затрясется ли земля, не выйдут ли из берегов реки и моря.
Из этих стражей получились волхвы-неклюды. Оттого волхвы и теперь жили часто поодиночке, а среди людей им становилось не по себе. Да и людям с ними не по себе было.
Другие караульщики не искали в небе птиц да зверей, а попросту считали звезды. Сперва пальцы загибали на руках и ногах, а когда пальцев перестало хватать, придумали дюжины и десятки. Узнав, сколько в небе звезд, они по привычке стали считать охотников, женщин, детишек, убитых зверей, копья, дубинки, луки и стрелы. Потом надумали помаленьку торговать. Так и возникли купцы.
А некий пророк предсказал, что вернутся еще времена, когда всем умным и толковым людям снова придется пойти в ночные сторожа и хранители огня...
"Все верно, - мыслил Жихарь, перескакивая через очередную павшую лесину. Оттого, видно, и теперь дураки спят сладко и крепко, а умные полночи ворочаются с боку на бок. Им думушки голову сверлят, спать мешают".
- А откуда ты, арап, меня знаешь? - спросил Беломор.
- Вовсе я не арап, - обиделся Жихарь. - Арапов-то я много повидал, они все чернущие...
- А ты, можно подумать, белый лебедь, - сказал старик.
- Вон что! - догадался богатырь. - Так это я на пожарище весь учучкался сажей да пеплом. Он послюнил палец и потер щеку.
- Еще того тошней - белый арап! - вздохнул волхв.
- Ты вроде парень неплохой, только выдумывать горазд, - сказал Беломор, складывая в единое целое изрубленную лавку. - Но, раз уж ты меня из мертвых поднял, проси чего хочешь. Желаешь, к примеру, вечно в молодости пребывать, не стареть?
- Не желаю, - сказал богатырь. - Во-первых, мне это уже предлагал твой добрый приятель - Мироед, знаешь такого? Во-вторых, не желаю, чтобы меня вечно учили и наставляли, словно отрока в дружине. В-третьих, за вечную-то молодость и платить придется вечно, а?
Здравица над столом летала лишь одна: за здоровьице! А чего еще воскресшему покойнику желать?
- Настоящие герои всегда пребывают в безвестности, - слабо утешил его старец.- Такая, видно, уж у них планида. А что это у тебя на груди за идолы наколоты? Так, с лысым-то все понятно, а другой кто? Уж не сам ли Мироед?
Тут Жихарь вспомнил, что в страшном том ущелье разукрасил ему неведомо кто все тело синими рисунками и надписями. Он на всякий случай спрятал босые ноги подальше под стол, потому что на ногах, на взъемах ступней, тоже было кое-что наколото.
Левая ступня синими буквами громко жаловалась: "Ноженька моя, ты устала!" Правая ступня была куда бодрей, поскольку и надпись на ней была задорная: "Наступи менту на горло! "
- А теперь ответь мне, что есть огонь-вода?
- И это помню, - уверенно сказал Жихарь. - Как и другие алкогольные напитки, огненная вода есть coincidentia oppositorum, сиречь совпадение противоположностей, и поэтому относится к нуменам и гермафродитам. Вследствие этого алкоголизм можно рассматривать как попытку единения, преодоления разлада и отторгнутости. Вот я отчего пью-то в три горла! догадался он. - За здоровьице твое, старинушка, за единение!
- Меч сам своего хозяина найдет. Конь... В тех местах не конь надобен, а верблюд, но его ты тоже добудешь. Да и не всякий конь тебя снесет...
- Знаю верблюда, - сказал Жихарь. - Он вроде Демона: плюет на всех, только что о четырех ногах и без крыльев...
Бай-бай, люли,
Хоть сегодня умри.
Завтра мороз,
Снесут на погост.
Мы поплачем, повоем,
В могилу зароем.
Сделаем гробок
Из семидесяти досок.
Выкопаем могилку
На плешивой на горе,
На плешивой на горе,
На господской стороне.
Баю-бай,
Хоть сегодня помирай.
Пирогов напечем,
Поминать пойдем.
Со калиной, со малиной,
Со гречневым крупам...
"Утешные колыбельные поют нынче в Многоборье, - подумал Жихарь, засыпая.- Веселые ребята должны от таких припевок вырасти..."
Во время боев и походов, когда воины увечат друг друга самым жестоким и причудливым образом, Жихарь узнал, что мозги у человека делятся на две половинки, словно, простите, люди добрые, задница какая-то. А если половинки - две, то голова может думать зараз две думы. Две думы у богатыря и было.
...Настоящие богатыри, как правило, свои знаменитые мечи кузнецам не заказывают, а либо получают в наследство, либо берут с боя (что бывает крайне редко), либо в награду за доброе дело (но тут уж как повезет), либо меч сам дается им в руки, поскольку так уж суждено, в древних курганах или каменных подземных гробницах. При этом бывший владелец оружия имеет скверную привычку оживать и душить похитителя.
Оттого и мало на свете героев, обладающих чудесными мечами.
Старый варяг Нурдаль Кожаный Мешок, Жихарев боевой учитель, сказывал как-то сагу про славного берсерка Хренли Щитоеда. Тот, нажравшись мухоморов, рубил всех подряд, направо и налево, и друзей, и недругов, а когда рубить было некого, со злости грыз собственный щит, причем ломались не зубы берсерка, а стальные пластины на дубовой основе.
Берсерк велел показать логовище змея, нарвать себе свежих мухоморов, подкрепился и отправился на легкий подвиг.
Змей был большой - и как ему одной девицы на целый год хватало? Щитоед не стал заводить долгих разговоров, не задирал и не дразнил чудовище, а с ходу достал из-за спины меч Пополам и нанес неотразимый удар.
Но змей, противу ожидания, не развалился на две половинки и не окатил героя потоком своей зеленой крови. Просто вместо одного огромного змея стало два - поменьше. Они бросились на берсерка, но он успел махнуть мечом на две стороны.
Четыре змея принялись за него с четырех сторон. Щитоед рычал, исходил пеной, рубил, как ветряная мельница. Но змеев становилось все больше и больше. Хоть каждьй уже был не крупнее собаки, потом курицы, потом котенка... Силы в конце концов оставили бешеного варяга, он повалился на колени, облепленный тучей трехголовых бабочек с кожаными крыльями. Тут они уж попировали!
Лишь однажды привелось ему пройтись по безопасной дороге - когда возвращался домой через какое-то удивительное царство. Нагнал по пути ветхую старушку с мешком. Старушка то и дело ставила мешок на дорогу и отдыхала. Жихарь поздоровался и предложил помочь. Старушка посмотрела на него с ужасом, подхватила мешок и пустилась бегом.
Богатырь тогда нагнал ее, успокоил, объяснил, что он не вор и не разбойник. Бабушка и вправду успокоилась и объяснила Жихарю, что с молодых лет таскает этот мешок по дорогам - из одного конца царства в другой.
Тамошний царь был столь строгий, что извел всех лихих людей и хвастался другим государям, что в его державе полный порядок: юная девушка с мешком золота может пересечь всю его землю из конца в конец, не подвергшись при этом ни ограблению, ни поруганию. Как раз ее, тогда еще молоденькую, и пустили для примера. Вот она все ходит и ходит, подруги все давно замуж повыходили, да чего там внуков нянчат, а ее путь не кончается: помереть царь помер, а указа не отменил...
Хотя как раз в таком разнеженном лесу и таятся обычно самые страшные опасности. Путник душой обмякнет, нюх потеряет, слух притупит, взор ослабит... Тут его и бери голыми руками, или лапами, или же хоботами - у кого чего растет.
Но умные люди еще когда сказали: бесшумных засад не бывает. Даже зверь ведь не железный: примнет сучок, пошевелит ветку. Что же говорить про человека?
Порубежные стражи, сидящие в секрете, нет-нет да и звякнут доспехом. Ягая Баба, поедучая ведьма, то и дело кашляет, потому что ступа у нее летает на дыме. Пятнистые спиногрызы дикие в предвкушении грядущего пира с шумом втягивают слюну. А лесных разбойников, притаившихся в укромном месте, выдает, как правило, звонкая и удалая песня, которой они обычно любят заливаться от скуки.
Как раз такая песня и раздавалась впереди.
Дальше в песне рассказывалось, как ловко атаман управлялся с проходившими по вверенному ему лесу людьми всех сословий и ремесел - с шорниками, волхвами, переносчиками болезней, царями и королями вкупе с многочисленной свитой. Но конец был все равно грустный:
Если крикнет рать святая
(Или девица простая,
Или даже вражья стая):
"Кинь ты Русь, живи в раю! ",
Я скажу: "Не надо рая.
Расступись, земля сырая,
Я сейчас в тебя сыграю,
И сыграю, и спою! "
Судя по многим непонятным словам, песня была древняя, она передавалась разбойниками из поколения в поколение. Хотя разбойники обычно народ бессемейный и подолгу на свете не заживаются.
Драки он не хотел, а хотел потехи - уж больно невеселыми были последние месяцы и дни. Семь Симеонов дружно расхохотались - все шестеро. Потом они накинулись на Жихаря. Богатырь не сопротивлялся, дал стянуть с себя тяжелый мешок, паутинную рубаху, штаны и сапоги. Пусть ребята поликуют маленько, тоскливо ведь им в лесу...
Разбойники достали веревку и прикрутили богатырское тело крепко-накрепко к развесистому дубу. - Сильней, сильней затягивайте, - распоряжался богатырь. - А то ведь я и рассерчать могу...
Первым делом злодеи полезли в мешок с припасами. Особенно они обрадовались баклаге с Мозголомной Брагой.
Этого ни в коем случае не следовало допускать. Поигрался - и хватит.
- Я - Симеон Столпник, - гордо сказал бывший атаман. - Я могу выковать железный столб от земли до неба!
- Дело хорошее, - согласился Жихарь. - И много ты их выковал?
- Пока ни одного, - признался Симеон Столпник. - Мыслимое ли дело - набрать столько железа! Вот когда какой-нибудь государь соберет гору руды и железного лома - тогда я свое мастерство и окажу.
Богатырь хмыкнул.
- Откуда ты тогда знаешь, что выкуешь, коли не пробовал?
- Как не знать! Чай, мастер семь лет меня жучил, среди ночи разбуди - сразу скажу, как опоку делать, какие снадобья в железо добавлять, как канаты развесить, чтобы столб воздвигся...
- А орало простое скуешь? Про меч я уж не говорю...
- Нет, - гордо ответил Столпник. - Мы не по землепашеской части. И не по военной. Мы - по столбам горазды!
- Я - Симеон Лазник, - сказал второй братец-разбойник. - Когда старшой свой столб выкует, я на него смогу влезть - без крючьев, без веревок.
- Это уже лучше, - сказал богатырь. - Вот я тебя сейчас освобожу, а ты слазь-ка на самое высокое дерево и расскажи мне оттуда, что делается в ближней деревне. Уж больно это место хитрое...
- Увы, - ответил Симеон Лазник. - Я по деревьям-то лазить не учился, а только по железным столбам от земли до неба...
- Какие-то мудреные мастера у вас были, как я погляжу, - сказал богатырь.
Не ожидая его вопроса, отозвался четвертый Симеон:
- Мое прозвание - Жарыня. Но я тоже только сам себя разогревать горазд, а в руках даже воды не вскипячу...
- Вы, часом, не у йоговых мужиков учились? - заботливо спросил Жихарь. - Хотя нет - те, по крайности, умеют на спинах мокрые полотенца при великом морозе сушить...
Пятый Симеон оказался по прозвищу Ветродуй. Жихарю стало любопытно поглядеть на такое редкое умение, он развязал Ветродуя. Остальные связанные Симеоны тотчас покатились по земле куда-нибудь подальше. Богатырь же худа не заподозрил...
Симеон Ветродуй вышел на середину дороги и начал делать глубокий-преглубокий вдох. Такой долгий был вдох, что за это время умелый ложкарь успел бы вырезать две или даже три ложки. Сам же Ветродуй при этом стал похож на куриное яйцо.
- Что же ты? Дуй! - подбодрил Жихарь. Пятый Симеон дунул. Впереди него вся пыль на дороге поднялась столбом, но ведь и позади поднялась... Ветродуя подняло, повалило на бок и начало крутить, как веретено, - только ноги мелькали... Да дух пошел нехороший...
...Когда Ветродуевы муки кончились, а Жихарь со связанными Симеонами решились вернуться на прежнее место, Столпник ему все объяснил:
- Воздух у него не только в легкие идет - часть и в кишки попадает. Вот оно так и получается всегда. Если бы не это - плавать бы нам по морям при своем же попутном ветре.
Столпник с неудовольствием посмотрел на брата, потом крякнул и достал из лыковой торбы гусли-самогуды.
Ничем они не напоминали настоящие гусли. Не было на них ни струн, ни колков, да и пустоты внутри не было. Плоский продолговатый ящик с закругленными краями, с ручкой, чтобы носить, и с непонятными надписями и приспособлениями.
- Поначалу-то они здорово играли, - сказал Столпник. - За десяток скоморохов старались. А теперь то ли оголодали, то ли что...
Он положил ящик на землю и нажал корявым пальцем блестящий, как из полированного серебра, выступ. Внутри самогудов что-то действительно загудело, и страшный низкий голос, безобразно, словно варкалап, растягивая слова, сообщил:
- А-а ты-ы-ы тако-о-ой холо-о-одны-ы-й, ка-ак а-ай... - И замолк.
- Совсем наша бабочка обезголосела, - сказал Столпник. - Раньше пела складно, душевно, а нынче, видно, охрипла. Да и то сказать - ночуем под открытым небом, на холоде. Мы ее оттуда по-всякому выманивали - нейдет...
На лужайке перед домом расставлены были небольшие столы и стулья с гнутыми подлокотниками, а за столами сидели люди.
Люди были как на подбор - что мужики, что бабы. Только что одежда странная, но зато яркая, нарядная и, по всему видно, дорогая. Мужики в большинстве своем одеты были в короткие малиновые кафтанчики с отворотами, на шее у каждого висела толстенная золотая цепь. Мужики толковали друг с другом, каким-то странным образом растопырив пальцы, только губы не шевелились и звука не было никакого. У некоторых волосы сзади собраны были в косичку богатырь в свое время тоже носил такую...
А когда стал разглядывать женщин, слюны вышло еще больше. Молодые крепкие девки в коротких штанцах и расстегнутых рубахах - все добро наружу. Девки сидели у мужиков на коленях, дули брагу, сплетничали по закуткам. Столько голого загорелого тела зараз Жихарь не видал даже в гостях у Раджи Капура..
Жихарь ходил от стола к столу, разглядывал диковинную посуду, любовался неведомой едой. Только трогать ничего не трогал, потому что чувствовал нельзя. Козленочком станешь...
Ваджру изготовил, по одним сведениям, прекраснорукий бог Тваштар, который ухитрился смастерить вообще все, что только есть на свете. По другим же сведениям, создателем ваджры был певец Ушана. Ну да! Певцы же все косорукие, а инструменты для них изготовляют умудренные в этом деле мастера.
Ваджра в сказаниях представала то медной, то золотой, то железной, то каменной. Утверждали даже, что сделана она из скелета мудреца по имени Дадхичи. Но какой мудрый он ни будь, а кости - вещь хрупкая. Иногда у нее было четыре угла, иногда - целая тысяча зубцов. Ясно, что вранье: кому-то надо считать до тысячи! Или круглая, словно тарелка, или крестообразная. А есть и такое мнение, что ваджра представляет собой бычье хозяйство. Это богатыря особенно оскорбляло.
Жихарю в этих краях было жарко и влажно, донимали всякие насекомые и змеи. Одна была дума - скорей бы эта страна кончилась и началась совсем другая, с березками да елками. Правда, в Индии запомнил он большое количество местных пословиц, присловий и поговорок, странных и малопонятных:
"Не виноват Шива, коли башка вшива";
"Каков сам, таков и лингам";
"Узнали арийские гады, сколько весят "Упанишады";
"Обожди, подлюга, скоро кончится Калиюга";
"Как увижу Брахму, так поленом трахну";
"Настоящий архат не бывает богат";
"Даже бочкотара - чья-то аватара";
"Не про Панкрата да Кондрата сложена "Махабхарата";
"Не про Касьяна да Ульяна сложена "Рамаяна";
"Где изучается "Ригведа" - там успех, там победа";
"Поздно кричать: "Кришна, харе! ", когда получишь по харе";
"Слушай своего гуру, а не жену-дуру";
"Мама мыла Раму, а Рама краснел от сраму" и, наконец, самое непонятное -
"Знал бы карму - жил бы в Сочи".
Есть еще такие люди,
Что на свете не живут.
Их в народе мертвецами
Да покойными зовут.
Пахарь пашет, зодчий строит,
Чернокнижник ворожит,
А покойник-тунеядец
Целый день в гробу лежит.
Только самой темной ночью,
В час, когда живые спят,
Умруны наружу лезут
Наподобие опят.
Вы, ребята, не опята,
Вас никто не станет брать.
Если ж вам самим не спится
Не мешайте людям спать!
Что-то зашуршало внизу. Из-под кровати выбрался дитенок - маленький, в коротких штанишках и бывшей белой рубашке без ворота и без рукавов, зато с каким-то веселым зверьком, нарисованным на груди. Мальчонка был курносый, белобрысый, рожица у него вовсе не выражала испуга по случаю прихода чужого человека.
- Наконец-то, - сказал мальчонка, словно ждал пришельца давным-давно.
- Ты кто? - спросил Жихарь.
- Чего ищешь? - сказал вместо ответа малец. - Дело пытаешь или от дела лытаешь?
Богатырь вспомнил, что вопрос этот полагается задавать не ребеночку, но какой-нибудь лесной ведьме, в избу которой ввалился добрый молодец.
- Меч, - ворчливо сказал малец. - Меч всем нужен. Вон, на стенке, - бери. Меняю на "киндер сюрприз".
Что такое "киндерсюрприз", Жихарь догадался, да где ж его взять, нежданный детский подарок?
- Ну, яйцо такое шоколадное, - нетерпеливо сказал дитенок. - А внутри игрушка...
Богатырь приуныл. Знал он, какая в яйце должна быть игрушка - Кощеева смерть.
Отчего же все-таки Ваня Золотарев предстал перед ним во младенческом состоянии? Должно быть, набрел в своих бесконечных странствиях на дерево с молодильными яблоками да не удержался - лишку съел...
Однажды перед наступлением нового года эры Дзисё четверо друзей собрались в бане-фуроси, чтобы снять усталость прошедшего дня и смыть грехи прошедшего года. Один из них, по имени Такамасу Хирамон, был составителем календарей и любил, как говорится, время от времени украсить свое кимоно гербами клана Фудзивара, то есть выпить. Другой служил церемониймейстером у князя Такэда и звался Оити Миноноскэ. Он тоже был мастер полюбоваться ранней весной, как пролетают белые журавли над проливом Саругасима, - то есть опять же выпить. Третий из приятелей был знаменитый борец-сумотори по имени Сумияма Синдзэн и, как все борцы, всегда находился в готовности омочить рукав, а то и оба первой росой с листьев пятисотлетней криптомерии - проще говоря, выпить как следует. Четвертый подвизался на сцене театра. Но под псевдонимом Таканака Сэндзабуро он тоже частенько после представления позволял себе понаблюдать восход полной луны из зарослей молодого бамбука, что опять-таки означает пригубить чарку.
Очнулся Такамасу вроде бы в доме госпожи Хидаримару - те же циновки, та же ниша в стене, те же полки с изображениями Эбису и Дайкоку. Только женщина была другая...
Звать ее Идуми-сан. Увидел Такамасу красавицу - и сразу влюбился! Ей, по всему видать, тоже понравился славный юноша, потому что она, схватив кисть и тушечницу, тут же начертала на своем левом рукаве стихотворение:
Хотелось бы мне,
Сидя у зеркала,
Увидеть, как в тумане,
Где закончится путь мой,
Затерявшийся в вечерней росе!
Трудно застать врасплох составителя календарей. Такамасу немедленно снял башмак, вытащил стельку из рисовой бумаги и сразу же сочинил "ответную песню":
Хотелось бы мне
Спросить у ясеня
Или у старой сосны на горе,
Где живет та,
Которую назову единственной!
После этого, разумеется, другие объяснения в любви стали излишними.
Но деревянное лицо Проппа, как показалось богатырю, выразило вместо ожидаемого восторга некоторое недоумение и даже, можно сказать, ошарашенность, так что пришлось подняться и своей рукой угодливо почесать идолу в затылке.
Того, что сидел в седле и руководил всей затеей, Жихарь тоже узнал: бывший Жупелов дружинник по имени Долболюб. Будучи дружинным отроком, богатырь немало претерпел от него издевательств и обид, сапоги ему чистил и коня обихаживал. Помогать взрослому дружиннику отрок обязан, никто не спорит, но Долболюб как-то особенно изощренно травил Жихаря, словно хотел, чтобы тот не выдержал и позорно бежал обратно в пастухи. Но в один прекрасный день Жихарь почувствовал, что настала его пора, и подал Долболюбу до блеска начищенные сапоги, предварительно в них помочившись как следует. Хохоту вышло много, и опозоренный воин кинулся бить дерзкого юнца. После того не мог подняться с земли и жалобно просил живота. От такого сраму пришлось самому Долболюбу покинуть Многоборье и пристроиться в убогое по тем временам кривлянское воинство. Там-то он, конечно, был всех сильней: кривляне народ мелкий.
Тогда богатырь вытащил из-за пазухи платок, подаренный любимой княжной, развязал один из четырех узлов и...
...И чуть не полетел на землю - с такой силой хлынула из освобожденного угла озерная вода. Жихарь устоял, посильнее перехватил угол рукой, чтобы струя била дальше и сильнее.
Жихарь устоял, а воевода Долболюб как раз и грохнулся, подставив свой отряд под убойный поток. Богатырь водил струёй туда-сюда, опрокидывая кривлян, забивая им глотки водой. Где-то под ногами возился поверженный воевода - на его панцире даже осталась заметная вмятина.
"Ты гляди, что творится! - восхищался Жихарь. - Какое я себе новое оружие добыл! Таким оружием хорошо бунты с мятежами разгонять - и крови не прольешь, и горячие головы охолонут!"
- Сейчас резать вас на мелкие части струёй буду! - пообещал он противникам и сжал влажную ткань еще крепче.
***
- Вот так-то! - сказал он. И, припомнив древнюю легенду, добавил: - В моем возрасте на границе по Рио-Гранде неприлично числить за собой одних мексиканцев!
Такие страшные слова окончательно добили кривлян с воеводой.
Он хотел добавить, что дело-то уж больно опасное, но вовремя спохватился, что такие слова могут только раззадорить настоящего воина - а Сочиняй оказался именно таковым. Другой бы на его месте давно бы уже от радости до Степи доскакал, а то и далее. Поэтому богатырь сказал:
- Направляюсь туда по обету, поклониться могучему царю Вавиле. Нельзя мне ни спутника завести, ни рожи умывать, ни мясного вкушать, пока не дойду. А идти-то мне полагается пешком! А через каждые сто шагов полагается мне вставать на колени и хвалу возносить ихнему халдейскому идолу триста тридцать три раза, ни единожды не сбившись. Надеюсь до седых волос добраться...
- Какой строгий обет! Шибко строгий! Только рожу не мыть легко, а без мяса совсем пропадай!
Если бы люди только знали, какими простыми и доступными всякому способами можно разрешить самые трудные задачи! Многие бы тогда с досады, что сами не додумались, ручки бы на себя наложили. К примеру, золото можно добывать не из руды и песка, а из самого обыкновенного навоза - все равно чьего. Золото, конечно, получится не слишком крепкое и надежное, оно в конце концов снова обернется навозом, но за это время вполне можно убежать достаточно далеко.
"Как просто! - удивлялся Жихарь, мотая головой. - Хорошо хоть, что тайна сия велика есть, иначе все люди, не только дети, сбежали бы от нынешней тяжелой жизни во Время Оно. Постоянно же говорят, что раньше и птицы пели звонче, и пшеничное зерно созревало в добрый кулак, и волк с ягненком на пару шатались по лесу, и вода была мокрее, и валенки теплее, и старики моложе... Хотя нет, старики так и так раньше были моложе..."
- Других сказителей, часом, нет среди вас?
Рапсодище обвел мутным глазом корчемных гостей и уставил палец прямо на Жихаря.
- Вот ты, малый, часом не сказитель? Уж больно рожа плутоватая!
Жихарь встал и, запинаясь, начал мычать и блеять столь жалобно, что сразу стало ясно: такой не то что новеллу рассказать - с девкой-то объясниться сможет единственно на пальцах.
Успокоившись насчет возможных соперников, Рапсодище выпил две кружки кряду, заел капустой и перешел к делу. Оказывается, в яме найдены были многочисленные листы, написанные рукой одного из самых известных древних сказителей - Протокола. На этот раз Протокол подарил потомкам "Сказание о Ранее Судимом и Нигде Не Работающем".
Сказаний было много, да все на один лад: сидели два друга-богатыря. Ранее Судимый да Нигде Не Работающий, за богатым пиром, и вышел промеж них спор, богатырская разборочка. Хватил Ранее Судимый друга своего вострым булатным ножом, а наутро ничегошеньки не помнил. Потащили к судье победителя, там ему и срок поют.
Менялись только места действия, само же оно повторялось с непонятной, пугающей силой. В некоторых сказаниях, впрочем, одолевал Нигде Не Работающий. Иногда причиной ссоры являлась красная девка по имени Сожительница Последнего, чаще же всего оставалось непонятным, чего эти придурки не поделили.
Вокруг плит и между ними росли различные непростые травы не так много, как на Разнозельной Делянке, но все-таки. Была травка с ласковым названием "бараньи мудушки", но она пока Жихарю без всякой надобности, и нужда возникнет лишь лет через сорок - если до этого времени дожить. Качала длинными листьями закалым-трава - испив отвара из нее, человек попадал куда-нибудь налево, где мог заработать хорошие деньги...
...Если долго идет дождь - долго-долго, так, что становится невтерпеж и дороги обращаются в грязевые реки, а тропки в лесу соответственно в грязевые ручьи, когда всякая колдобина или ямка предстает небольшим прудом или даже озерцом, когда земледелец, поначалу радовавшийся дармовой воде, начинает злиться и покрикивать ни за что на скотину и домочадцев, есть верный способ прекратить потоки и заткнуть хляби небесные.
Для этого надо выбрать всем миром молодца посмелее и послать его в лес, предварительно обув его в самые лучшие и прочные сапоги во всей деревне, надежно смазанные от сырости салом и дегтем.
Кроме того, ему надо отдать, не пожалеть лопату - пусть даже лопата новая, из дорогого железа. Деревянная тут не подойдет.
Молодец, если он не полный дурак, пошарится-пошарится по лесу да и выбредет в конце концов к избушке бабы-яги, поедучей ведьмы...
Если поедучая ведьма по случаю дождя отсиживается в избе и ждет погоды, тогда худо. Тогда молодцу волей-неволей придется вступить с ней в смертный бой ради жизни на земле, и неизвестно, чем этот бой закончится, потому что молодцу на грязи да мокрой траве скользко, а баба-яга может свободно летать вокруг него в ступе и лупить пестом по башке, по плечам, по всему, куда попадет.
Если же окаянная старушка окажется в отлучке, облетая окрестности или гостя у кикиморы, или молодец все-таки сумеет сбить на лету ступу и успокоить ведьму черенком лопаты - тогда все в порядке. Тогда достаточно забросить лопату на крышу избушки - и дождь надолго прекратится.
***
...В здешних краях на крыше бабы-ягиной избушки лежала, должно быть, не одна лопата, а десятка два. Если не сотня. Потому что дождя тут, судя по всему, не было никогда.
И быть не могло.
А ежели какая влага и капала часом с неба, так испарялась, не успев долететь до раскаленной поверхности.
- Предупреждать надо! - завыл богатырь, увидев, где очутился.
Сторожить было не от кого. Правда, утром Жихарь обнаружил на груди пару скорпионов и небольшую змейку, но он хорошо понимал живую тварь и знал, что забрались они туда вовсе не с целью напугать или укусить, а просто захотелось зверюшкам погреться. Если бы змейка была побольше, он бы ее съел - дружинник в походе должен есть все, что шевелится, если другой пищи нет. Съеденной при этом обижаться не полагалось: чай, видела, куда лезла.
Богатырь прищурился, напрягая правый глаз, и узнал зверя камелеопарда, сиречь жирафа. Такого он видел в зверинце при дворе то ли Нахир-шаха, то ли Елдым-хана. Только там жираф мирно пасся на лужайке, объедая с деревьев самые верхние листья, а тут бежал рысцой и при этом горел - с длинной пятнистой шеи срывались языки пламени.
Следом за жирафом шел мужик, долговязый и с круглыми от удивления глазами. Усы у мужика загибались вверх красивыми колечками. Впереди себя мужик вел на цепочке громадного морского рака.
Всякий дружинник знает, что состязаться в борьбе лучше всего со своим же братом-дружинником. Сегодня твоя возьмет, завтра - его, и никому не обидно.
А вот связываться с кузнецом, к примеру, уже куда накладнее. Потому что сила бывает разная. И та, что нажита в непрестанных воинских упражнениях и укреплена в многочисленных походах, может уступить той, которая накопилась у наковальни. Можно, конечно, одолеть и кузнеца, если помнить, что у него левая рука куда слабее правой. Вот под нее и следует работать.
Хуже всего обстоит дело с землепашцами, поскольку их сила исходит непосредственно из матушки сырой земли. Лядащий на вид мужичонко, бывало, повергал на землю опытнейших бойцов. Поэтому лучше сделать вид, что невместно дружиннику бороться с мужиком, - тогда хоть не опозоришься. Не всегда поможет против силы бойцовская ухватка.
- Не отпущу, покуда не благословишь! - вот что толковал незнакомец всю ноченьку.
- Будь ты неладен, блин поминальный! - воскликнул Жихарь. - Так бы сразу и сказал - благослови! Благословляю!
С этими словами облегчения он заехал незнакомцу в ухо.
Тот разжал смертельные объятия, откатился в сторону и встал на колени.
- И весь мой дом благослови, господин!
- Благословляю, - согласился Жихарь. - Жалко, что ли?
- Наречешь ли меня не Иаковом, но Израилем?
- Сколько угодно, - сказал Жихарь. - Только зачем драться-то?
- Буду ли побеждать человеков? - не унимался борец.
- Будешь, - вздохнул Жихарь. - Тебя еще малость поднатаскать - равного в мире не сыщешь, хоть по ярмаркам бороться води...
- Скажи мне, кто ты, господин?..
- Я... - сказал он, - ну... словом, кто есть, тот и есть. Тебе не надо знать.
- Я понял, господин! - в великой радости воскликнул Иаков-Израиль. - Ты Сущий еси?
- Аз есмь маленько! - важно подтвердил богатырь. - Я не только сущий, правда, я еще и едящий, и пьющий - если поднесут в меру.
- Простри руку свою над домом моим! - потребовал Иаков.
- Чего с рукой сделать? - не понял богатырь.
Иаков досадливо крякнул, встал и показал бестолковому гостю, как надлежит простирать руку.
- Благослови... - снова заныл он.
Жихарь понял - пока тут всех как следует не благословишь, жрать не дадут.
Все семейство Иаковлево сидело у входа в шатер и молча, с великим почтением наблюдало, как богатырь открывает глаза, как потягивается с хрустом...
Жихарю сделалось неловко - особенно после того, как потянула его природа куда-нибудь в сторону, в кустики...
- Э! - хлопнул он себя по лбу. - Да ведь у меня еще собаки не благословлены!
Он вскочил, промчался мимо, на ходу желая всем доброго утречка, - и прямиком бросился в кусты, где, по его мнению, и находились неблагословленные собаки.
Возопиил был еще не стар, обошел все окрестные города, перепробовал всякие ремесла, из которых самым непыльным признал прорицательство. Успел он, по его словам, даже послужить в халдейском войске. Во всяком случае устав этого войска он знал наизусть:
- ...Статья десятая. Истинно говорю вам: ежели салага обманет дедушку, да снидет он в сортир зловонный с единою разве щеткой зубовной и там, во мраке и тьме кромешной, сугубо и трегубо оплачет юность свою окаянную!
Статья одиннадцатая. Истинно говорю вам: ежели салага, мучимый гладом, пожрет дедушкину долю пальмового масла, да отдаст он потом триста шестьдесят пять долей своих в течение года!
Статья двенадцатая. Паки и паки говорю вам, племя жалкое и презренное, салажней зовомое: скорее тигр подружится с ягненком, нежели дедушка наречет салагу равным себе.
Статья тринадцатая. Ежели салага получит в каптерке новые ременные сандалии, да принесет он их дедушке и с поклоном пожертвует...
Жихарь слушал с вниманием и пониманием: во всех дружинах, что в снегах, что в пустыне, одни порядки.
- А далеко ли до Вавилона? - спросил он наконец, хотя вопрос этот следовало бы задать еще вчера.
- Есть две дороги, начальник, - сказал пророк. - Одна длинная, зато почти безопасная - ну, разве что разбойники какие нападут, но мы же не купцы, взять с нас нечего. Другая - много короче, и проходит она как раз промежду Содомом и Гоморрою, городами-побратимами...
Ополченцы содомские оделись в тяжелые латы. Из-под шлемов поблескивали нетерпеливые глазки, оттененные для красоты сажей, румяные щечки, неприличные воину, были гладко выбриты...
- К нам, к нам, противные! - послышались голоса.
Жихарь остановился и достал Симулякр. Тотчас рука его согнулась под неожиданной тяжестью: Умный Меч превратился в толстую трубу с шестью дырками на торце. Сквозь трубу бежала стальная лента, снаряженная как бы толстыми медными костылями.
- Хорошая дубина... - с сомнением сказал пророк. И закричал: - Горе вам, племя гордое и жестоковыйное! Горе вам, стоящим под стрелой, ибо обрушится стрела, и тот, кто стоял под ней, падет, а кто не стоял - пребудет в целости! Горе вам, неосторожно обращающимся с газовыми баллонами, ибо настанет день, когда разорвутся они и вас разорвут с собою! Горе вам, пренебрегающим резиновой обувью при высоком напряжении, ибо в руке его свыше тысячи вольт!
Честно говоря, начали строить Большой Зиккурат в Вавилоне уже довольно давно. Еще при царе Ур-Нин-Нгирсу. Потом его сменяли на троне государи Набу-мукин-апли, Набу-мукин-зери, Набу-надин-зери, Набу-шум-ишкун, двое Набу-шум-укинов, Набу-шуму-либур...
Конечно, запомнить такие имена простому вавилонскому человеку было не под силу, и всех своих правителей вавилоняне для краткости именовали Вавилами: Вавила Воинственный, Вавила Красное Солнышко, Вавила Большое Гнездо, Вавила Гордый, Вавила Темнила, Вавила Бессмысленный, Вавила Грозный, Вавила Давила, Вавила Родного Отца Убила...
В одном из самых дряхлых сундуков (даже ключ от замка не пришлось искать, сундук сам рассыпался) молодой Нимрод отыскал старинный охотничий наряд из человеческой кожи.
Кожа эта, по слухам, принадлежала самому первому человеку на свете. Конечно, у далекого племени адамычей насчет первого человека были свои мнения, но к ним, за дальностью, в Вавилоне никто не прислушивался.
Первый же человек, как известно, жил в мире со всеми животными - сам их не боялся, и они его не боялись. Поэтому второй человек - тот самый, что убил ни за что родного брата и получил за это клеймо во весь лоб, - дождался папашиной смерти, ободрал покойника и пошил себе этот самый охотничий наряд.
Охотника в таком наряде звери и птицы продолжали принимать за своего, смело подходили к нему и даже ластились. Их можно было теперь свободно колоть, резать и даже душить голыми руками.
Одежды эти считались утерянными во время потопа, который был хуже двух пожаров и даже одного переезда. Только Нимроду и посчастливилось их найти.
- В древнем трактате Ле Цзы "Записки о жабе, держащей во рту тридцать две жемчужины небесной премудрости", - сказал молчавший дотоле Бедный Монах, - описывается нечто подобное... А! Я, несовершенный, понял! Сей молодой студент заснул на волшебном изголовье, которое, вполне возможно, позаимствовал ему достойный Бео Мо, и ему приснилось, что он стал героем Ни Зо, и до сих пор снится...
- И мы снимся? - ехидно сказал король. - И эти мерзкие казематы снятся?
- Очень даже может быть... - растерянно ответил Лю. - Все мы, в конце концов, кому-то снимся... Какой-нибудь Яшмовой Черепахе...
- Мироедина ты Мироедина, - сказал нараспев Жихарь. - Не за свой ты кус принимаесся, ты этим кусом подависся...
- Что-то не вижу вашего проклятого петуха, - сказал Мироед.
- Будимир сильно занят, - совершенно серьезно сказал богатырь. - Курочек топчет. Мироедов ему некогда топтать.
- Хватит, - зарычал Мироед. - Не буду устраивать комедию, как в прошлый раз...
- Да, в прошлый-то раз тебя припекло...
Мироед ничего не ответил, а начал разевать свою пасть, в которой клубилась все та же чернота.
- Рот большой - поет, наверное, хорошо, - заметил Сочиняй-багатур.
Как бы ни были дики и жадны завоеватели, жрецов они трогать не осмеливались, храмовых сокровищ не касались: это со своим богом можно договориться по-хорошему, а от чужих неведомо чего и ждать.
Пуще, чем жрецов, не осмеливались трогать чиновников. Без них никогда не узнаешь, где чего лежит, кто кому должен и сколько, а уж налогов без их помощи вовек не собрать.
Перепуганные мужи вавилонские шептались промеж собой, что, мол, вернулся из подземной державы царь Гильгамеш, все в гробу видавший, чтобы показать кое-кому Энкидину мать.
- Сами видите, - сказал богатырь, - что царь ваш сделался безумен. Боги меня на него нарочно уронили, а вы знамения не поняли и пытались меня, посланца их, заточить в подземелье на растерзание чудовищу. Кто вы после этого?
Вавилоняне молчали. Потом чей-то тонкий голос робко предположил:
- Собачьи дети, да?
- Да нет! Собачьи дети маленькие, славненькие, даже кусаться еще не умеют. Не поравняю вас с ними - много чести. Ослов - и тех обидеть не хочу. Шлюхины вы дети!
Вот уж на такие слова в великом городе никто оскорбиться не мог: все вавилонские женщины раз в году занимались при храмах любовью за деньги, таков уж был тут обычай. Но Жихарь этого не знал и продолжал полагать, что крепко приложил окаянных вавилонян.
Мужи вавилонские, видя, что внимание к ним ослабло, снова загалдели, деля должности при дворе нового владыки.
- Тихо! - снова рявкнул Жихарь. - Разве я велел говорить? Слушайте мое решение, лукавый народ: до тех пор, покуда законный царь не воротится в разум, наместником моим назначаю вот его!
И указал на пророка Возопиила. Тот аж рот разинул, и все разинули.
- Так он же вор... - робко провещался какой-то толстяк.
- Всякий правитель вор, - не смутился богатырь. - Где вы других-то видели? Зато теперь он будет воровать по закону, а не по базару.
- Как вы можете такое говорить, сэр брат? - горячо прошептал король. - Неужели, по-вашему, я тоже вор?
- Налоги собираешь? - спросил Жихарь.
- Разумеется.
- Ну и вот. Да не вмешивайся, тут другие порядки, я их живо понял...
- Возопиил! - позвал Жихарь. - Дани-подати собраны?
- Спрашиваешь, начальник! Горе вам, укрывающимся от налогов, грехов же укрыть не могущим!
- Себя не обидел? Ну ладно, ладно. Только ты смотри, будь осторожен повластвуй малое время, а потом выбери ночку потемнее, да и...
- В Вавилоне все ночь темные, - усмехнулся пророк.
Лю Седьмой, беспрестанно вращая над головой свой дырявый зонтик, внимательно рассматривал Демона.
- Не совпадает, - сказал он. - Ничего не совпадает. Где хвост в виде человеческой руки? Где оленьи рога? Это какой-то неправильный Демон.
- Ах, если бы у ваших девушек глаза сужались, а носы не так выдавались вперед!- сказал Бедный Монах. - Тогда они прослыли бы прекраснейшими в мире нефритовыми богинями!
Цитаты //
Буква "У" //
Михаил Успенский, цитаты //
Время Оно
